Круг чтения
Владимир Емельянов
ЕСТЬ ПРОРОКИ В РОДНОМ ОТЕЧЕСТВЕ
«Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда!..»
Удивительно, но эти слова, сказанные о сущности истинной литературы почти в начале двадцатого столетья, несомненно, справедливы и для нашего смутного времени.
Среди слепящих глаза книжных завалов и развалов нелегко отличить поделки «глупого милорда» от гоголевских прозрений и «понести их с базара» туда, куда следует…
Я далек от мысли о том, что все выходящие ныне цыганисто принаряженные тома, расположившиеся на полках рядом с историями о зубастых барабашках, непобедимых терминаторах, добрых киллерах, прозревших проститутках являются такими же вредоносными отходами человеческой деятельности, как вышеперечисленная продукция… И все же, большая ее часть не готова служить даже тем самым «сором», из которого может проклюнуться нечто полезное и талантливое.
Тем более поразителен на фоне всеобщего упадка и деградации факт выхода сборника повестей и рассказов Валерия Болтышева «Город М». Рискну сразу же объявить эту книгу самым ярким явлением русской прозы последнего десятилетия. Разумеется, я имею в виду лишь художественную литературу, к которой не причисляю заидеологизированную беллетристику перестроечных коньюктурщиков. Они, если присмотреться повнимательнее, есть ни что иное как перекрасившиеся коньюктурщики соцреализма.
В книгу включены повести «Тихий Дол», «Город М» и некоторые рассказы писателя.
Тем читателям, которых прежде всего волнует вопрос – о чем эти произведения, можно порекомендовать начать сразу с послесловия, написанного талантливым критиком Виктором Чулковым. Он очень четко определяет, что в повести «Тихий Дол» сходятся «два противостоящих друг другу, противоборст-вующих на протяжении человеческой истории начала – божеское и дьявольское, духовно-возвышенное и пошло-театральное, принимающее мир в его богосотворенности и разрушающее его божественную основу...». И главный герой этого произведения Юрий Петрович Щеглов, попытавшийся взять на себя роль нового мессии, проигрывает схватку с бесом-искусителем – стариком Селивановым. Теперь о городе М.: «Раскрученная от конца до начала, фабула повести выглядит так. Иисус не был распят на кресте, а посажен в подвал Домоуправления, где Егорушка Стуков эксплуатирует одну из его способностей – воскрешать мертвых. Цель очевидна – бесконечно продлевать свое и своих приближенных земное существование, бесконечно долго стоять у кормила власти…» И становится ясно: эти две повести логично дополняют друг друга, как мифы о первом и втором пришествии… Автор как бы спрашивает нас: а что было бы, если бы Иисус не был распят… И сам же отвечает словами «щекотурщика», но не утвердительно, а новым вопросом: «Его-рку можем показать, если хочете. Ну то есть – старого. Старого Егорку. Старого хочете?» Это болтышевский вариант размыш-лений одного из героев Достоевского о вечности: «А что, если и там – банька с пауками?»
Между двумя этими фантасмагорическими повестями, разде-ленными (или соединенными) циклом вполне реалистических, но органически дополняющих книгу рассказов, просматрива-ется логическая связь. Когда-то, лет пятнадцать тому назад, рецензируя одну из первых книжек Болтышева, я завил, что у него романное мышление. И вот подтверждение: новая книга писателя читается не как сборник разновременных и разно-стильных произведений, а полноценный роман о мире, создан-ном В. Болтышевым и населенном его собственными героями. И ко многим его определениям: фантасмагория, интеллектуаль-ная проза, фарс и тому подобным, я добавил бы еще одно: роман-пророчество…
Мне довелось читать «Город М» задолго до его опубликова-ния и до пресловутого августовского путча. И я был поражен через несколько лет, видя в прямых телевизионных репортажах картинки будто бы поставленные по сценарию Болтышева: «Когда он решил открыть глаза, все было, как тому следовало.
Рядом стоял Волк, держа в руке автомат.
Четверо вокруг ведра пялились по-прежнему тупо и в никуда.
А возле танка раскачивались два однонога. Один пил, запро-кинув чайник над маленькой головой. Другой, щурясь сквозь папиросный дым, мочился на танк…»
Это лишь один эпизод. А сколько других сбылось и не дай Бог еще сбудется!
Мне думается, Валерий Болтышев достиг того уровня мастер-ства, о котором можно говорить, как о новом явлении в литера-туре.
Может быть, поэтому так непросто пробивались к читателю все книги Болтышева. Впрочем, так случалось со многими новаторами, даже такими заметными, как, например, Евгений Замятин, автор нашумевшего романа «Мы». Правда, сегодня я намерен упомянуть его в своей статье не как выдающегося экспериментатора, а как видного теоретика литературы, кото-рый заявлял еще в 1922 году, что в искусстве есть всего лишь три школы – и нет никаких других. Он даже попытался вывести своеобразную формулу для иллюстрации своего постулата:
+, – , – –.
«Утверждение, отрицание и синтез – отрицание отрицания. Силлогизм замкнут, круг завершен. Над ним возникает новый – и все тот же – круг. И так из кругов – подпирающая небо спираль искусства. Спираль, винтовая лестница в Вавилонской башне, путь аэро, кругами поднимающегося ввысь, – вот путь искусства… Уравнение искусства – уравнение бесконечной спирали…»
В какой-то мере эту цитату из Замятина можно считать одним из ответов на один из вопросов, заданных в послесловии к «Городу М» критиком Виктором Чулковым: «Неужели действительно история размещена между трагедией и комедией? Неужели движение по этому маршруту – единственно возможное и конец обязательно опровергнет начало? Если принять эту точку зрения (а автор дает для этого достаточно оснований), тогда мир, который он выстроил, лишен какой-либо перспективы, замкнут на себе и чреват самоповто-рениями, самоцитированием. В нем каждый виток есть искажа-ющее, извращающее дублирование предыдущего. Вывод мрач-ный, но оглянитесь вокруг себя, может быть, вы видите что-то другое? Если да, то я ошибся адресом…»
Не правда ли очень похожие рассуждения? И вполне воз-можно, что творчество Болтышева вполне вписывается в «путь аэро, поднимающегося ввысь» по Замятину, или в путь, «не дающий читателю возможности обольщаться на свой счет» по Чулкову. С огромным уважением относясь к выводам Замятина и Чулкова о целях и путях литературы, все же позволю себе усомниться в том, что круг читателей произведений, подобных болтышевским, «резко органичен» именно по причине того, что читателю неприятны его герои, в отличие от произведений, которые «открывают человеку безграничную перспективу совершенствования». И дело даже не в «катарсисе» и не в способах его достижения. Я хочу сказать о другом: современ-ные бесталанные бестселлеры порой замешаны на гораздо более крутом дерьме, чем то, в которое угодили герои Болты-шева. А многомиллионный контингент их потребителей можно назвать ограниченным лишь в кавычках, долженствующих намекать на некие умственные, а не количественные категории.
Мне кажется, здесь дело в чем-то другом. Может быть, имен-но в том, что последние произведения Болтышева в полной мере будут поняты лишь весьма подготовленными читателями, знакомыми со всем многообразием не только российской, но и мировой литературы, и не только художественной, но и фило-софской, религиозной, исторической… Ведь, подобно пушкин-ским стихам, проза Болтышева представляет собой едва ли не сплошную цитату и в этом ее плюсы и минусы. Заметив это цитирование, читатель может просто-напросто отбросить книгу в сторону, если не проявит терпение и не заметит следующего: почти все цитаты Болтышев оспаривает… Для чего? Да для того, чтобы сказать что-то свое. Попробую пояснить это на следующем примере. Помните стихотворение Михаила Лер-монтова «Парус»? Преподаватель литинститута М.Еремин разбирал его примерно так:
– Давайте построим модель пространства, в котором дейст-вует этот образ. «Белеет парус одинокий в тумане моря голу-бом. Что ищет он в стране далекой?» – проведем линию вперед и в будущее и обозначим искомую страну буквой А. «Что кинул он в краю родном?» – проведем линию назад и в прошлое и обозначим буквой Б. «Под ним струя светлей лазури» – ставим букву С и считаем это глубиной, основательностью. «Над ним луч солнца золотой» – высота, пафос… Соединим эти линии. Что получилось? Крест – единая модель времени и простран-ства. Но Лермонтов на этом не останавливается. Он добавляет: «А он мятежный ищет бури, как будто в бурях есть покой». И плоскостной образ мира сразу обретает объем… Вот – формула настоящего искуства!
Мне кажется, формула Еремина объемней формулы Замяти-на.
А вот еще строка из стихотворения нашего современника: «Он пошел поперек… Ничего мы не знаем о нем».
Зачем я вспомнил об этом?
Может быть для того, чтобы предположить: у художественной литературы, помимо утверждения, отрицания и синтеза, долженствующих возвышать или порицать читателя, есть еще одна задача, помочь автору построить свой собственный мир, населить его собственными героями, по образу и подобию своему…
Поперечный путь рискован. Многие пытались. Мало у кого получилось.
Рекомендую: возьмите в руки книгу Валерия Болтышева. Он долго шел поперек многих догм и наконец, мне кажется, вышел на свою собственную дорогу. Читатели, читайте! Писатели, догоняйте! А издательству «Удмуртия» следует поздравить: оно выпустило книгу писателя, который опередил время.